Музыкальные моменты

В нынешнем году свой юбилейный день рождения отметила Римма Александровна НОВОКРЕЩЕНЦЕВА, преподаватель Сахалинского колледжа искусств. Ей исполнилось 90 лет. Но годы не властны над этой уникальной женщиной. Римма Александровна до сих пор работает, обладает светлым умом, отменным чувством юмора и ясной памятью. Ровно 60 лет назад вместе со своим мужем Николаем Алексеевичем Сотниченко она приехала на Сахалин, создавала с нуля музыкальное училище, и с 1959 года по сегодняшний день является его преподавателем. Я много общалась с ней, когда училась в Сахалинском училище искусств: Римма Александровна была моим преподавателем по фортепиано. И с огромным удовольствием встретилась с ней вновь, чтобы узнать о том, как в ее жизнь пришла музыка…

- Я – дитя народов, которые издревле селились на побережье Черного моря. Со стороны отца, Александра Николаевича Новокрещенцева, в родне турки, татары и украинцы. Матушка моя, Нина Эммануиловна Енчина, наполовину болгарка, наполовину гречанка. Ну а я числю себя русской. Так что происхождение у меня пестренькое. Может быть, именно это и обеспечило мою живучесть.

Музыкантов в семье не было, но во время Гражданской войны отец мой был призван в Красную Армию, где совмещал свою службу санитаром с работой в военном оркестре и  научился играть на тромбоне. Это единственное, что связывает меня по родительской линии с музыкой.

После войны отец строил по всей Украине элеваторы, и в местечке Вознесенк встретил мою мать. Они поженились и кочевали по стройкам. Обычно жили в деревнях, а потом вынуждены были переехать в Одессу, потому что мать заболела туберкулезом. Тут еще начался Голодомор, и она умерла. Мне было тогда 4 года.

Римма Новокрещенцева, Одесса, начало 30-х г.

- Спустя время отец нашел себе женщину, женился, и она стала моей мачехой. Ольга Алексеевна была инструктором кройки и шитья. Училась этому на курсах, где и познакомилась с матерью Святослава Рихтера, Анной Павловной. Рихтеры незадолго до этого переехали в Одессу из Житомира, у них родился Светик (Святослав Рихтер, крупнейший пианист XX века, - Прим. ред.). Наши семьи были очень близки до войны. Матушка моя и Анна Павловна занялись частным пошивом одежды. Ну а я росла при тесных контактах с этой семьей и, конечно же, со Светиком. Он учился в немецкой школе и блестяще владел немецким языком, которым вскоре занялась и я. Рихтеры жили в большой коммунальной квартире, и в соседках у них была одинокая старуха фройляйн Ставуш, которая пенсии не имела, потому пробавлялась уроками немецкого языка. Рихтеры ее очень любили, опекали и  уговорили моих родителей, чтобы фройляйн учила меня немецкому языку. Занятия продолжались и летом, когда мы выезжали отдыхать в местечко, которое тогда называлось Люсдорф, это 12 километров от Одессы. Это было настоящее немецкое село, и там нашли женщину, домохозяйку, которую наняли заниматься со мной. Мы с ней на пляж ездили, гуляли в парке, и разговаривали только по-немецки. Таким образом меня принуждали изучать этот язык. В войну это, конечно, пригодилось.

Я была очень домашним ребенком. Любила читать, спасибо родителям. Правда, детских книг до войны было очень мало, но они старались их находить и дарили мне на Новый год, ко дню рождения. Раздобывали их обычно в букинистическом магазине. Помню два тома Диккенса «Давид Копперфильд», прекрасно изданные. Я любила то, что мне нравится, читать вслух, и все охотно слушали. Через дорогу была библиотека городская, я туда постоянно бегала. Правда, почему-то вызывала изумление у библиотекарей тем, что в 14 лет читала Ромена Роллана и Анатоля Франса.

Родители Р.А.Новокрещенцевой

Детство мое тесно связано воспоминаниями с семьей Рихтеров. Теофил Данилович работал в Одесском музыкальном училище и в кирхе органистом. Кстати, музыке он учился в Вене. Светик до 1937 года жил в Одессе, и очень любил, когда что-нибудь выучит, исполнять для близких на домашних концертаъ. Благодаря своему умению читать с листа, он в 15 лет устроился концертмейстером в Оперный театр. Постепенно артисты стали собираться у Рихтеров и, самое главное, певицы заказывали пошив концертных платьев у моей матушки и у Анны Павловны. Причем работали они у нас, потому что квартира наша была побольше, и имелся огромный стол, на котором удобно кроить. Это было интересно – примерки, суета, и наряды наши матушки шили очень красивые…

Когда у Рихтеров собирались гости, взрослые часто играли в шарады, и все это происходило весело, с переодеваниями. Помню, однажды мы должны были изобразить море, пляж, и Светик надел еще одну пару брюк, а при зрителях вдруг начал раздеваться, снимать верхнюю пару! Одним словом, дурили. А еще устраивали тематические вечера. Помню, как-то был восточный вечер. Одну комнату освободили от мебели, соорудили низкий столик, со всех знакомых собрали ковры, застелили ими пол. Все пришли в костюмах и исполняли определенные роли. Например, Светик со своей родной теткой изображали влюбленных, другой гость, водрузив на голову чалму, выступал в роли падишаха, то есть веселились от души. А у нас дома однажды устроили украинский вечер. Анна Павловна была тетка Гарпина, отец мой – кум Омелька, а гости разыгрывали сговор о свадьбе. Конечно, присутствовало много национальной атрибутики – миски, кувшины, и пища готовилась типично украинская. Это было занятно, и взрослые очень интересно проводили время. Любили разыгрывать друг друга на 1 апреля, обманывали, дурили – только держись!

- У нас в Одессе до войны была студия, где бесплатно учили играть на фортепиано и скрипке, занимались с детьми хореографией и художественным словом. Моя подружка пошла в балет, ну и я за нею! Год мы там отзанимались, а потом подружку выкинули за тучность. Я огорчилась, что осталась одна, но, чтобы школу эту не покидать, решила заняться музыкой, и Рихтеры меня поддержали. К тому же у меня волей случая появилось фортепиано. Это было время репрессий, людей арестовывали, а их семьи частично лишали жилья, как тогда говорили, уплотняли. И многим просто некуда было девать мебель. Тогда нас и упросили подержать до времени пианино.

Правда, забрали у нас его довольно быстро, и какое-то время я ходила к Рихтерам, занималась за роялем, на котором до отъезда играл Святослав. Анна Павловна с немецкой тщательностью следила за процессом, кричала с кухни: «Ты что там играешь? 20 минут на гаммы!». И я послушно гоняла гаммы.

Тем временем родители, понимая ситуацию, занялись поисками инструмента. У мамы была великолепная коллекция ниток мулине для вышивания, тогда достать их было нелегко. Мать продала эту коллекцию, добавила наши небольшие накопления, родители взяли денег в долг и купили мне кабинетный рояль фирмы Беккер. Когда пришли его смотреть, увидели  на бедном рояле примус! На нем готовили еду! Конечно, местами лак пострадал, но сам по себе рояль был хороший.

Но вернемся к поступлению в студию. Среди наших друзей была пианисточка, не бог весть какая, тем не менее она меня подучила, я начала как-то играть и отправилась на приемные экзамены.

Первый тур прошла успешно, а на подготовку ко второму у меня было около четырех дней. И вот мы, окрыленные, идем с матушкой по Дерибасовской, а там роскошный книжный магазин с великолепным нотным отделом. Мы туда зашли, я выбрала сборник детских пьес, дома стала в них ковыряться и даже выучила одну наизусть. Пришла на второй тур и заявила, что сыграю пьесу, которую подготовила самостоятельно. Надо сказать, что она была написана в форме da capo, то есть после второй части нужно было перейти к началу, но я-то не знала! Именно это убедило комиссию в том, что я действительно занималась сама.

Мне повезло, я попала к чудесному педагогу, стала хорошо двигаться вперед, шагала через класс, но в 1941 году все прервалось…

- 19 июня 1941 года мы с матушкой уехали в Питер. Там нас и застала война. Мать проявила бешеную энергию, чтобы вернуться в Одессу. Все тамошние знакомые, у которых мы жили, говорили: «Ну зачем вы торопитесь? Вот наши отгонят немцев, и вы спокойно отправитесь домой!». Если бы мы остались в Ленинграде, погибли бы в первую же зиму, потому что приехали налегке. Это какой-то удивительный случай спасения! Добирались до Одессы тяжело. Поезд переполнен, не то что спать – сидеть было негде. Я до сих пор вспоминаю летчика, который спешил из отпуска в свою часть. Он сутки простоял на ногах! Помню женщину из Белоруссии, которую муж-пограничник отправил в эвакуацию, а сам вернулся в часть и, скорее всего, погиб. Она, бедная, на сносях была, родила в поезде. Ребенка завернули в какую-то скатерть. Когда ехали от Киева до Одессы, нас уже бомбили много раз. Мы из вагонов бежали в поле, а там лесов нет, спрятаться негде. Это был ужас.

Одесса очень быстро попала в осаду, в начале августа 1941 года. Перекрыли водовод, и город начал томиться без воды. Но нам повезло: буквально через дорогу от нашего дома был артезианский колодец. Какие там очереди выстраивались! Люди тащили все, что можно было наполнить водой,  вплоть до детских ванн.

Одновременно начались регулярные бомбежки Одессы. Помню, как-то под утро бомба попала в дом напротив. Люди ночевали в подвале, там они и погибли. А у нас выбило все стекла напрочь, пришлось забить окна фанерой, и всю войну мы жили во тьме.

Во время бомбежек, бывало, разворотят какие-то склады, и люди идут, запасаются чем могут. Недалеко от нас была мельница, ее разбомбили, и мама моя с теткой побежали. Там нашли запасы горохового концентрата. Приволокли целый мешок, были довольны необыкновенно, и это нас действительно некоторое время спасало. Мы из концентрата  варили суп, довольно вкусно получалось, я его до сих пор люблю.

Оккупированная Одесса

- Немцы пришли в Одессу 16 октября 1941 года и тут же отдали ее Румынии, а оккупированные территории назвали Транснистрия. Румыны не были такими наглыми, как немцы, а те развернули репрессии в отношении евреев. Они распорядились, чтобы евреев переселили в северные районы Одесской области. И вот людей собрали, увезли, а потом выяснилось, что их всех расстреляли. Причем заставляли это делать румын. А румыны в этом плане инициативу не проявляли. Их очень легко было купить. Буквально за кусок сахара. Например, вдруг объявляют обыск по всему дому. Румыны ходят по комнатам, и за ними обязательно надо следить, иначе что-нибудь со стола утащат непременно.

Оккупация длилась почти три года. В этот период в Одессу вернулись те, кто бежал в Румынию во время Гражданской войны, и потребовали возвращения отнятой после революции недвижимости. Была среди них некая Асвадурова, которая в своем доме открыла лицей, где училась и я. Программа там была оригинальная: закон Божий, латынь, как в дореволюционной гимназии. Еще нам вменялось в обязанность каждое воскресенье ходить в церковь.

Что касается жизни, оккупация Одессы – это, конечно, не Ленинградская блокада. И тех  ужасов, что пережили люди на других оккупированных немцами территориях, в Одессе не было. В городе часто останавливались немецкие части, и офицеров распределяли по квартирам на постой, в том числе и к нам. Мы их не кормили, у них были пайки, но и они нам никогда ничего не предлагали. Мы по мере сил разбирали развалины, таскали дрова, топили, то есть обеспечивали квартирантам комфорт. Это было иногда очень противно и унизительно. Когда в последние дни оккупации румын уже оттеснили, и немцы скопились во вновь осажденной Одессе, не имея возможности драпануть, у них был настрой свирепый. Мы боялись, что нас просто всех перестреляют. Потом родители признались, что держали при себе отраву, чтобы избавить нас от этого ужаса.

Что касается музыки, моя учительница по фортепиано успела эвакуироваться, а я оказалась ні в тих, ні в сих (фигура речи – ни там, ни сям, предоставлена сама себе). Но мне с помощью Анны Павловны Рихтер повезло познакомиться с Марией Ипатьевной Рыбицкой, ученицей Есиповой (Анна Есипова - знаменитый педагог и пианистка второй половины XIX в.– Прим. ред.), которая впоследствии стала моим преподавателем в консерватории. Ей было лет 70, во время оккупации изредка я к ней ходила, она что-то мне советовала, но в основном я занималась самостоятельно.

- 10 апреля 1944 года нас освободили от оккупации, и жизнь начала возвращаться в прежнюю колею. Но было нелегко. На тех, кто проживал на оккупированной территории, смотрели косо. Прежде всего, мы занялись восстановлением паспортов. Это сопровождалось бесконечными укорами, и это было унизительно. Более того, когда я уже оканчивала консерваторию (а окончила я ее с отличием), могла пойти в аспирантуру, но не пошла, потому что знала: меня ни в коем случае туда не возьмут по статье «Оккупация». Тогда это было клеймо.

Римма Александровна Новокрещенцева

Но, когда я после оккупации вернулась к занятиям музыкой, об этом даже и не думала. От десятилетки Столярского, (Одесская средняя специальная музыкальная школа-интернат им. профессора П. С. Столярского, - Прим. ред.) остались только стены, поэтому занятия начались только в июне 1944 года в помещении обычной школы, где нам выделили несколько классов. Но тогда у меня были другие планы на будущее, с музыкой не связанные. Я мечтала работать на Севере, участвовать в полярных экспедициях, поэтому собиралась поступать в радиотехнический институт. У меня был любимый дядька, старый полярник, он всю войну провел на зимовке, ведал погодой Северного морского пути. И вот он приехал, я с ним поделилась своей мечтой, а он мне говорит: «Нечего там девкам делать!»! Дядька был свой в доску, и я ему поверила.

- Помню, 9 мая 1945 года по нашей улице едет офицер на лошади и держит газету. Я нахально к нему подхожу, прошу у него газетку, и он с радостью мне ее отдает. Она у меня сохранилась. В ней опубликован акт о капитуляции Германии.

Та самая газета...

Победа - это чудное ощущение. У меня тогда была такая установка: мне 17 лет, ничего не потеряно и все впереди! А в 1946 году нас, шестерых выпускников школы, без экзаменов взяли в консерваторию.

Класс преподавателя М.И.Рыбицкой, Одесса, конец 40-х г.

Итак, распрощавшись с мечтой о зимовках, юная одесситка стала пианисткой. Впереди ее ждали несколько лет работы на Украине,  поездка на Сахалин и большая, яркая, насыщенная творчеством жизнь, о которой мы обязательно расскажем на страницах нашей газеты. Завершая разговор, Римма Александровна сказала так: «Я никогда не пожалела о том, что уехала на Сахалин. Ощущение того, что ты нужен, дорогого стоит. А здесь я это чувствовала всегда».